Весной 1920 г. меня вновь пригласили в Самару.

Но в то время транспорт был настолько затруднен, что требовалось особое разрешение на право покупки билета. Я получил это разрешение, лично обратившись к товарищу наркома по просвещению Покровскому, - он дал мне позволение на проезд согласно моему удостоверению об избрании меня преподавателем Государственного Самарского Университета.

Теперь еще оставалось купить билет. Предстояла неприятная перспектива ехать в набитом вагоне, а может быть, и в теплушке. А между тем, вышло так, что я ехал в Самару в бархатном малиновом купе I класса один, располагая всем помещением.

Так я за всю жизнь никогда не ездил.

Случилось это потому, что один из больших железнодорожных начальников, коммунист N., заинтересовался беседой со мной на религиозную тему и потому предполагал проехать со мной в своем купе часть пути.

Но ко времени отхода поезда он почему-то не явился - и я поехал один. В дороге я очень отдохнул, не было никаких затруднений, всюду почтительное внимание - может быть, меня принимали за важную особу, едущую "из центра"; лишь в Сызрани подсадили, и то почтительно испросив моего разрешения, еще каких-то господ, причем все мы в душе, очевидно, считали друг друга за важных людей.

Я читал в пути псалом 22: "Господь Пастырь Мой... и я ни в чем не буду нуждаться".

В Самаре первая лекция была устроена мною в актовом зале Университета (где я читал и прежде).

Тема лекции была та же, что и в Москве.

"Почему надо верить в Бога?"

Зал был переполнен. Проходы и кафедра были забиты людьми; слушатели стояли и в соседнем помещении библиотеки; пришло много коммунистов. Они были очень возбужденно настроены. По моему адресу слышались резкие выражения.

Когда я сказал, что Дарвин был религиозный человек, стоявший сзади студент крикнул: "Это ложь. Прочитайте автобиографию Дарвина".

Во время прений - двое граждан в толпе, стоявшей позади меня, о чем-то спорили. Оказывается, один говорил резко что-то против меня, другой ему сделал энергичное замечание; в результате первый обратился ко мне со словами: "Товарищ лектор - меня на вашей лекции оскорбляют"... Это вызвало смех соседей.

Одна студентка потом сказала члену нашего кружка: "Ваш кружок победил во всяком случае морально. Мы слышали с их стороны много грубости, на которую вы отвечали со спокойным достоинством".

Через некоторое время на дверях Университета появился большой плакат. На нем нарисовано было восходящее солнце, и провозглашена тема: "Почему не надо верить в Бога?" Лектор - заведующий просветительной работой при отделе Народного образования, N. Тут же был написан девиз лекции: "Когда наука делает шаг вперед, религия отступает на два шага назад".

Я пришел на лекцию невзначай - сначала не хотелось идти. Народу было меньше - люди религиозные не пожелали ее посетить. Я сидел во втором ряду. Лектор не появлялся полчаса, час. Студент-украинец оборачивается ко мне из первого ряда и говорит: "Я його бачив... Вы, як взнав, що ви тут, втик"... - "Не может быть - вам показалось". - "Алэ я вам кажу, що це правда". Наконец, на эстраду вышел студент - устроитель лекции и, сдерживая почему-то на лице улыбку, сказал: "Лектор явиться не может. Но мы устроим диспут без него. Товарищ Н. согласился его заменить". Это был пожилой студент, тот самый, который накануне на моей лекции назвал мои слова о Дарвине ложью.

Он попросил у публики разрешения несколько подготовиться.

Я попросил записать меня в число ораторов.

Лекция началась.

"Товарищи! Лектор Марцинковский говорил, что Дарвин был религиозным человеком. А я документально докажу сейчас, что это неправда".

И он прочитал из автобиографии Дарвина следующие слова этого ученого: "Я в юности своей вполне отказался от христианства".

Итак документально и публично было показано, что я солгал. В публике навострился слух в ожидании пикантных событий.

Что было делать?

Я в эти дни искал автобиографию Дарвина, которой вообще не читал до того, но найти ее в библиотеке Университета не удалось.

Я помолился внутренне. Меня осенила мысль - я послал председателю записку, прося прислать мне книгу Дарвина. Он любезно это сделал. Я нашел место, приведенное оратором. Оказалось, что оно отражало лишь временное переживание молодого мыслителя - а позже он вернулся к вере. Таких мест, подтверждающих его религиозность, я нашел восемь - и все их заложил бумажками.

Лектор кончил, ему аплодировали.

Вызвали меня. Затихли в любопытном ожидании. Как-то я оправдаюсь?

"На документы я отвечаю документами", - говорю я.

Я прочел положительные отзывы Дарвина о религии и подчеркнул последний из них из позднейшего периода его жизни: "Я никогда не был атеистом в смысле отрицания существования Творца".

"Между этим местом и тем, которое привел сегодняшний оратор, нет никакого противоречия... Дарвин в юности пережил сомнение в христианстве. А кто из нас этого не пережил? Я тоже сомневался в юности, но потом в юности же нашел веру в живого Бога и Христа"...

Аплодисменты заглушили мои слова.

"А теперь, - сказал я, - позвольте мне Библию, на которую вы ссылались". Оратор передал мне большую Библию, с золотым крестом на обложке. Рука его заметно дрожала. Я продолжал:

"Библию надо читать очень вдумчиво... Лектор говорит, что есть противоречие в первой главе: выходит, что свет сотворен в первый день, а солнце в четвертый. Как же мог быть свет без солнца? Объяснение таково: Автор книги Бытия употребляет в первом случае слово "сотворил" (евр. bara), т. е. впервые вызвал к существованию, элемент света. Во втором случае, когда речь идет о солнце, употребляется слово: "создал" (евр. asah), означающее акт довершающий, заканчивающий. Бог в первый день сотворил световую энергию, а в четвертый завершил этот творческий акт тем, что собрал разлитую световую энергию в центры. Тогда сотворил свет, а теперь устроил светильник и, если так можно выразиться, укрепил его и зажег...

Наука подтверждает такой процесс. Астроном Гершель говорит, что вначале, до появления солнца, была "световая туманность". Не желая унижать своего противника, в котором я чувствовал тон искреннего искания, я в конце своей речи подчеркнул то общее, что объединяет нас, и атеистов и верующих, - это жажда правды, томление по этой правде и искание ее; нас объединяет страдание.

И эта аудитория, которая была наполнена отнюдь не моими сторонниками, задрожала такими дружными и продолжительными аплодисментами, которых я никогда еще не слышал на своих лекциях.

Говорило еще несколько ораторов. Лектор в ответ мне сказал в свою очередь мягко и уважительно.

В местных газетах вслед за моей лекцией появились отзывы, намеренно или невольно искажавшие факты. Выходило, что я утверждал, будто бы уже и Ленин обращается к религии, и что он-де свидетельствовал об этом на съезде водников.

На самом деле я привел известные слова Ленина, сказанные им на съезде: "Без Бога мы как-нибудь обойдемся". И я подчеркнул, что без Бога жизнь наша идет именно "как-нибудь"...

В другой газете на первой странице появилась статья под заглавием: "Чудо в Самарском Университете" - где мои выступления в защиту всецелой веры в Евангелие сравнивались с восстановлением средневековых суеверий в лице "воскресшего Лазаря XX в." (что-то в этом роде). Суть чуда усматривалась в том, что эти отсталые идеи проводились не где-нибудь в цирке, а в актовом зале Университета.

На первую заметку я отнес в редакцию опровержение с фактическими поправками, но оно не было напечатано.

В то время газеты расклеивались на заборах по всему городу, и это послужило бесплатной рекламой о моих выступлениях.

Лето 1920 г. я провел отчасти в Самаре, отчасти в колонии евангельских христиан-менонитов (Александроталь, Красновка).

В первых числах сентября в Александротале происходил съезд, посвященный задачам распространения Евангелия среди языческих народов России.

Во время съезда один из его руководителей проповедник Я. Я. Т. предложил мне сказать слово на тему:

"Что требуется от духовного работника?"

Я подумал и сказал. "К сожалению, на эту тему я не в состоянии читать доклад, так как я сам не удовлетворяю главному требованию, которое должно быть предъявлено духовному работнику". [Это требование состоит в том, чтобы мы на деле исполняли то, что ясно нам из Св. Писания, как воля Божия (Флп. 3:15,16).]

"Я знаю, что по слову Божию я должен принять крещение, и вот не исполняю этого". Т. с грустью сказал: "Да, в таком случае вы действительно не можете читать этого доклада".

Но тогда стали давить мою душу мысли, вытекающие из этого отказа читать доклад. "Если я не могу читать этого доклада, то я и вообще не могу быть духовным работником... А ведь это цель моей жизни"... Печаль и уныние охватили мою душу.

Я много молился. И вечером объявил проповеднику Т. о своем решении - принять крещение при первой возможности, т. е. завтра утром.

Весь этот вечер я как бы умирал для всего и для всех: для мира, родных, друзей.

Утром, вскоре после восхода солнца, я принял крещение в глубоких водах степной речки.

Была перейдена грань к новому периоду духовной жизни. Одновременно с этим я не вступил ни в какую общину и не заявлял о своем выходе из Православия, хотя, конечно, уже перестал принадлежать к числу ортодоксально-верующих.

В тот же день я говорил экспромтом о нашей ответственности за погибающих: "Если мы замедлим и будем дожидаться утреннего света, падет на нас вина" (4 Цар. 7-9).

Говорили, что была особенная сила в этом слове.

Из Александроталя я отправился в Самару. Весь путь вместе с моими друзьями из менонитов мы совершили на лошадях (всего 120 верст). По дороге предстояла неприятная встреча с военными "заградительными" отрядами, которые не допускали вывоза съестных припасов, задерживали мешочников и т. п. Между тем я вез для своих родных в Москве данные мне в подарок ценные предметы, составлявшие роскошь по тому времени: сыр, ветчину, яйца, топленый жир в бутылках. То-то обрадую моих голодных москвичей! Мой возница объехал место, в котором обычно стоит "засада".

Вдруг из-за перелеска несутся во весь опор через поле прямо на нас всадники с криком: "Стой"! Мы остановились. Начальник отряда, указывая нагайкой на мою корзину, увязанную сзади экипажа, говорит: "Развязывай! Что тут у вас?" Подавляя волнение, мы вступили в дружескую беседу с солдатами. Долго возился наш возница с тугими веревками. Наконец удалось раскрыть корзину... Подняли крышку... Содержимое корзины было покрыто газетной бумагой. Вот сейчас она будет приподнята, и конец всем моим богатствам. Доказывай тут, что везу не для спекуляции! Уж, конечно, не пропустили бы таких лакомых вещей и, по крайней мере, реквизировали бы их в пользу красной армии. И что же? Ни один из солдат не двинулся поднять бумагу, словно их интересовал лишь момент открытия корзины; или уж они расположились в нашу пользу нашим добродушным спокойствием? "Ну, ладно!.. - сказал старший, махнув рукой: - Езжай дальше!.." Они сели на коней и ускакали, подняв густые облака пыли, которой так богаты самарские дороги. Гора свалилась с плеч. Тревого сменилась радостью.

Уже вечерело в степи. Подернулись мглой синеющие дали... Сидя на козлах затянули мы песню.

По дороге остановились в одной из приволжских деревень. Заехали во двор и ночевали в тарантасе. На утро хозяева потчевали нас чаем с молоком.

В избе на лавке сидел беззубый дедушка.

В отсутствии "молодых" хозяев рассказал он нам о своей печальной судьбе. Дети хотели выгнать его, как дармоеда, на нищенство. Но сельский совет приказал родным принудительно содержать его до смерти. (Где оскудевает любовь, там должен повелевать закон.) Конечно, не сладко жить в таком положении. Старик и доселе старается оправдать свой кусок хлеба и плетет лапти на продажу, хотя ему уже 84 года. Прощаясь с его дочерью на крыльце, я пытался усовестить ее: "Бога вы не боитесь! Ведь, если с вами будут так поступать в старости, хорошо ли будет вам?"

- Ну и что ж! Старому человеку так и надо: пожил свое и буде. Пущай и с нами будет так на старости, - сказала она с каким-то циничным равнодущием.

Нет, не преувеличил Толстой, когда описывал нравы русской деревни в своей драме "Власть тьмы"...

Осенью 1920 года мне было предложено вести семинарий по этике (при кафедре философии) на социально-историческом факультете Самарского Государственного Университета. Декан данного факультета, профессор Ф., предложил мне представить программу занятий, что и было мной сделано. Самые же занятия пришлось отложить на позднейшее время, так как мне нужно было уехать в Москву на съезд Христианских Студенческих Кружков.

И потому до отъезда я ограничился прочтением двух открытых лекций в актовом зале Университета. В это время Христианский Студенческий Кружок уже не мог устраивать моих лекций при Университете, так как совет последнего для прекращения всякого рода политической агитации в высшей школе запретил выступления каких бы то ни было студенческих, не чисто-научных организаций. Мне же лично они разрешались, как преподавателю Университета, - и это помогло нашему кружку продолжать христианскую работу среди студентов.

Прежде всего я прочел лекцию на тему: "Смысл красоты".

Вероятно, благодаря предыдущим выступлениям, моему аресту, а также газетным статьям, расклеенным по заборам - имя мое стало очень известным, - и теперь до начала лекций зал и вся лестница были запружены народом; порядочная толпа оставалась внизу, на улице, и там один старик из евангелистов держал речь к публике, устроив свое импровизированное собрание.

Следующая лекция была на тему: "Христос и евреи".

Опять было полно народу, и много пришло евреев.

Я обращался и к евреям и к христианам, в духе идеи нашего русского философа Вл. Соловьева. "Когда евреи будут евреями, а христиане - христианами, то они будут братьями".

Говорил против меня молодой еврей-атеист. Ссылался на то, что есть в Библии целые книги, где не упоминается имя Божие. К таким книгам, по его словам, относится Екклесиаст.

Я имел Библию с собой, прочитал именно из Екклесиаста целый ряд мест с упоминанием имени Божия, и между ними особенное впечатление произвели слова: "Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы" (7:29).

А к юноше я обратил слова Екклесиаста. "И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни"... (12:1). Я подчеркнул также, что обыкновенно против Библии возражают те, кто ее не читал.

Вслед за мной говорил сионист, прибывший в это время в Самару (по вопросу о переселении евреев в Палестину). Он говорил очень сочувственно, приветствуя призыв евреев к Библии, а христиан к Евангелию, - как путь к возрождению людей и устранению вражды между ними.

Большое впечатление произвели на аудиторию слова двух молодых евреев (один из них участвовал в моем кружке по изучению Евангелия), свидетельствовавших о том, как они пришли ко Христу, и призывавших евреев принять Евангелие.

Для третьей лекции на тему: "Христос Грядущий", зала в Университете не удалось получить. Мои друзья обратились к настоятелю местного кафедрального собора А., прося его устроить эту лекцию в последнем. Протоиерей А. согласился. Собрание состоялось вечером. Были поставлены в главной части собора скамьи. Вверху мерцало огромное паникадило. В перерыве хор прекрасно исполнил песнопение: "Се, Жених грядет в полуночи". Эсхатологическая тема очень гармонировала с настроением народа, привыкшего среди горя и страданий последних лет все чаще обращать свой взор к мысли о конце мира и о грядущем царстве Христа. [Эсхатология - учение о конце мира.]

После перерыва предстояла беседа. В перерыве я был в алтаре. Здесь мне пришла мысль, что положение мое, как проповедующего в данном храме, было несколько фальшиво: ведь слушатели принимают меня за православного, а между тем я отошел от православия. Я молился внутренне, чтобы Бог мне помог стать перед слушателями в правдивое положение.

Я вышел для беседы. Стали поступать записки с вопросами. Священник А. подает мне одну из них и говорит: "Это личный вопрос. Вы можете на него не отвечать". Прочитав записку, я сказал: "Я отвечу и на эту записку". На бумажке стояло: "Какого вы вероисповедания? Православный вы или баптист?"

Я огласил ее и заметил, как вдруг насторожилось внимание присутствующих. Очевидно, этот вопрос интересовал многих.

Я сказал: "Я был православным и работал в православной Церкви. Но, исследуя вопрос о возрождении церкви, я пришел к вопросу о возрождении отдельного входящего в нее члена. И тут я разошелся с учением современного Православия: оно учит, что человек возрождается в крещении, принимаемом бессознательно в младенческом возрасте, - а Слово Божие учит, что путь к возрождению - слышанные слова Божия, покаяние и обращение. Это подтверждает и практика древнего христианства, и пример Отцов Церкви, и крещальный чин, сохранившийся в предании Православия - допускающие крещение лишь после обращения. Поэтому и я недавно принял такое крещение".

Священник А. в заключительном слове благодарил меня за мою лекцию, признав ее вполне верной и назидательной. "Что же касается до вопроса о крещении, то наш уважаемый лектор соблазнился. Ведь, были же крещены в детстве наши великие святые, как Сергий Радонежский и Серафим Саровский, и они не испытали от этого никакого вреда" (Так и сказал). Последнее замечание, как я потом узнал, не удовлетворило слушателей.